увидишь и вовремя остановишь. Я на тебя надеюсь, душа моя, — тепло улыбнулся Виталине.
Немного покраснев щечками, она ответила кивком и такой же улыбкой. Вот и хорошо. Прибыв в Минкульт, поднялись наверх, сели на свободную пару стульев в коридоре у приемной Министра культуры, привычно отмахнувшись от предложивших пропустить вперед подхалимов-функционеров. Мы, вообще-то, по записи, и строго по ней к Борису Николаевичу и пойдем.
За три минуты до назначенного срока к нам присоединились Аркадий и Борис Стругацкие. Впервые вижу, поэтому сильно обрадовался. Познакомились, поручкались, обменялись комплиментами.
— Скажи, Сергей, а это правда, что «Обитаемый остров» печатали в твоей личной типографии? — усевшись рядом, спросил Аркадий Натанович.
Борис поморщился, но влезать не стал.
— Слухи не врут, — подтвердил я. — Моя интеллектуальная собственность на Западе хорошо монетизируется, попросил у старших товарищей часть валюты в специальный фонд отправлять с возможностью тратить ее на созидательные проекты. Фантастику у нас уважают, поэтому в частности вы — огромный дефицит. Закупил за рубежом оборудование, бумажный комбинат поставил, теперь печатаю то, что считаю нужным.
— А гонорар, получается, тоже ты выплачивал? — продолжил допрос Аркадий Натанович.
— Я, пользуясь терминологией из вашего «Трудно быть богом», «лавочник», — развел я руками. — Нравится деньги зарабатывать. Но «лавочники» когда-то были прогрессивным классом и для человечества сделали объективно очень много. На купцов-меценатов и равняюсь. Не волнуйтесь, товарищи — ваши книги офигенно подпитывают бюджет Родины, которая мне рубли и начисляет. Просто частично вернул вам ваши же деньги.
— А доходы от продаж напечатанного твоей типографией тебе в карман идут? — скорчив неприятную мину, с хорошо скрываемым недовольством спросил Борис Натанович.
Да он же меня ненавидит! За что? Может подсознательно ощутил мою к нему неприязнь? Бориса понять можно — цензура объективно немало проблем Стругацким причинила, но его оголтелая антисоветчина и полная творческая импотенция после смерти Аркадия Натановича мне глубоко отвратительны. Нафиг, выкидываем из головы — более неактуально.
— Все доходы, как и от всех остальных Советских книг, уходят в бюджет СССР, — покачал я головой. — А фонд содержится чисто на мои персональные доходы. Во Владивостоке вот огромный пионерлагерь строить начинаем! — широко улыбнулся. — Нечестно же, что на Черном море у нас лагерей полно, а с той стороны — ни одного.
— Нечестно, — с улыбкой согласился Аркадий Натанович.
— Хорошо быть внуком, — уничижительно буркнул Борис Натанович.
— Очень хорошо, — спокойно подтвердил не обидевшийся я.
— Ткачев? — пропустив вперед «отработанного» функционера, выглянула в коридор секретарша Бориса Николаевича.
— В наличии! — отозвался я. — С нетерпением жду ваших новых книг, Аркадий Натанович, Борис Натанович.
Зашли в кабинет, и я обратил внимание на коробки, в которых виднелась часть ранее уставлявших кабинет вещей.
— Увольняетесь, Борис Николаевич?
— Увольняюсь, — подтвердил он. — Не тяну я эту грызню, Сережа, — грустно вздохнул. — Одни долбаные интриганы кругом, делом заниматься мешают. Еще и перемены эти тобой спровоцированные… — одернул себя и пояснил. — Но это я так, для порядка ворчу, по-стариковски — нынешнее положение дел в культуре СССР мне нравится больше прежнего.
— А кто вместо вас будет? — спросил я.
— Шолохов, — не удивил ответом он и злорадно ухмыльнулся. — Он этих паразитов быстро к ногтю прижмет!
— А вы куда работать пойдете?
— На пенсию, наверное, — пожал он плечами. — Или в твой совхоз, литературный кружок в ДК вести, — подмигнул. — Возьмешь?
— Товарища Полевого грех не взять, — улыбнулся я. — Но есть и другой вариант — я к вам из-за него и пришел.
— Меня трудоустраивать? — хохотнул он.
— Это уже жизнь коррективы внесла, — развел я руками. — Я же не знал, что вы увольняетесь. А пришел я к вам сказать, что наше телевидение — унылая и постная, извините, параша.
— Та-а-а-к, — многозначительно протянул он.
— Оно хорошо работает в качестве «излучателя», — продолжил я. — Но охотно его смотрят только люди средних и пожилых лет. Молодежи нравятся только музыкальные передачи и некоторая часть кинопродукции. Ну и «Зов джунглей» пионеры обожают.
— Хорошая передача, — кивнул Полевой. — Внуки от радости пищат. Но, цитируя Сталина, «критикуешь — предлагай!».
— Предложить и пришел! — поддакнул я. — Стране позарез нужен отдельный телеканал, заточенный под детско-юношеско-студенческую аудиторию. Потенциальное согласие от дедушки и Екатерины Алексеевны у меня есть, проект у Виталины в сумке.
Девушка передала Полевому папочку.
— Там расписана эфирная сетка на два месяца вперед, — добавил я пояснений. — Передачи, фильмы, научно-популярные блоки, музыка. Частично переедут с других, взрослых каналов, освободив эфирное время под унылые взрослые проблемы. Обоснование — в стране выросло уже второе поколение по-настоящему Советских людей, а реставрация капитализма невозможна в силу комплекса описанных в папке причин.
Наглое вранье — один пятнистый уе*ан на троне — и все, пи*дец стране. Но другие-то об этом не знают.
— Посему стране больше не нужно играть роль заботливой нянечки, ограждающий чад своих от ничем не замутненного развлекательного контента. «Контент» — это…
— Да все уже твои новоязы выучили, — перебил Полевой.
— Так вот — в рамках общего «раскручивания гаек» и курса на последовательное улучшение как материального, так и духовного уровня жизни граждан, чисто развлекательный канал — то, что нам нужно. Особенно если учесть, что весь тамошний контент будет должным образом согласован худсоветом — как и везде. Более того — всё показываемое там будет работать почище нудных политических лекций, потому что художественное произведение всегда несет в себе посыл. И наши посылы — всегда созидательные.
— И мне ты предлагаешь переквалифицироваться в потешного Лапина? — уточнил Полевой.
— В Лапина здорового человека, — с улыбкой уточнил я.
— В целом — интересно, — задумчиво развязал тесемки папочки Борис Николаевич.
— Я мог бы поставить на это дело какого-нибудь функционера с Останкино, но в этом случае мне придется гробить кучу времени — он же на каждый чих будет одобрения просить, — развел я руками. — А вы, Борис Николаевич, извините, это не лесть, а факт — ответственности не боитесь и справитесь гораздо лучше номенклатурного лизоблюда. Ну и если я неправ буду, вы мне об этом сказать не побоитесь. Устал от «одобрямсов», — вздохнув, жалобно признался я. — Такое ощущение, что хожу по стране и людей тупо под себя прогибаю. Противно!
— Однако все после твоего «прогибания» почему-то как сыр в масле катаются, — с теплой улыбкой успокоил меня Полевой. — Не переживай, Сережа, если зарвешься — мы с товарищами обязательно тебя носом натыкаем.
— Согласны на новое назначение? — благодарно кивнув, спросил я.
— Согласен, — подтвердил Борис Николаевич. — Но если что — не обессудь, область для меня новая.
— Всегда нужен адаптационный период, — кивнул я. — У вас там товарищи Стругацкие сидят, — кивнул в сторону коридора. — И мне просто любопытно — зачем?
— За Занавесом же издаются, — пожал плечами Полевой. — И до тебя издавались. Обычное согласование важных бюрократических моментов, — поморщился, как бы показав, где он эту бюрократию видал.
— Понял! — отозвался я. — Тогда мы пойдем книжки заносить куда следует. После командировки с вами встретимся, про канал подробно поговорим.
— Куда тебя отправляют?
— В Японию.
— Удивительно — какой-то невнятный, уж извини, рассказик в картинках хрен пойми про что, а такой эффект, — приложил «Наруто» Полевой.
— Вы пожилой, вам не понять, — отмахнулся я.
— Ну-ка иди сюда, — со зловещей улыбкой поманил он меня пальцем.
— Не-а! — с интонациями зайца из «Ну, погоди!» ответил я, и мы с Вилкой выбежали из кабинета.
Глава 2
Закинув куда положено «Имя розы», отправились в «кинокрыло». Никаких Тарковских в этот раз не встретилось, поэтому сразу пошли к Василию Петровичу — хороший мужик, вот и попросил меня к нему «прикрепить». Постучали, вошли, поздоровались, я отдал сценарий кино про самбиста и спросил:
— Василий Петрович, а что у нас про войну планируют в ближайшее время снимать?
— Сейчас, — он поднялся из-за стола и зарылся в картотечный шкаф. Перебирая папочки, перечислил. — «В бой идут одни старики» — это о летчиках. «Освобождение» — еще две серии снимаем. Смотрел? — повернулся ко мне.
— Все три вышедших, — с улыбкой кивнул я.
Он продолжил:
— «Проверка на дорогах» — о партизанах, Алексей Герман снимает. «Офицеры» — о двух товарищах, которые прошли путь от войны с басмачами до Великой отечественной, генералами стали. «Горячий снег» — про Сталинград. «Командир счастливой „Щуки“» — о подводниках. Пока все, — он закрыл шкаф и вернулся за стол. — А тебе зачем?
— Часть этих фильмов — черно-белая? — спросил я.
— Так, — подтвердил он.
— Черно-белое кино смотреть не так здорово, как цветное, — с детской улыбкой заявил я. — Василий Петрович, а можно на деньги фонда закупить для всех
